Рохлин Ф.З.
В конце 1963 года после окончания аспирантуры я вернулся из Москвы в Казань и стал работать преподавателем на кафедре ЭВМ Казанского авиационного института (КАИ). Не могу сказать, что преподавательская работа мне очень нравилась. Я всегда предпочитал работать головой и руками, а не учить. Тем более, когда нужно было учить одновременно по 40–50 человек, а то и больше, и возможность узнать, чему ты их научил, появлялась только через 4 месяца на экзамене. Но всё-таки была какая-то научная работа, большой отпуск, в общем, жить было можно.
В 68-м году через мою жену Иру узнал, что со мной хочет поговорить Софья Давидовна Тартаковская, недавно начавшая работать в СКБ. До этого она работала в Новосибирском Академгородке. Она должна была организовать в составе СКБ направление программного обеспечения ЭВМ.
После нескольких минут общения, я увидел, что имею дело с умным и интеллигентным человеком. О чём мы тогда говорили, не помню, но вскоре после этого я и ещё два преподавателя с нашей кафедры — В.И. Медведев и Д.Г. Хохлов — стали активно сотрудничать с Софой (Так Софья Давидовна представилась мне при нашем знакомстве, я ей — Феликсом, и так — по именам — мы обращались друг к другу в дальнейшем.) Отдела тогда никакого не было. Была Софа, Дина Арифовна Касимова (они были знакомы со времени учёбы в университете) и ещё несколько человек, в основном, молодых специалистов, только что окончивших Казанский государственный университет (КГУ). Это были первые сотрудники будущего отдела № 8.
Такое положение, когда основным местом работы был институт, а СКБ — местом работы по совместительству, продолжалось в течение двух с половиной лет. Мне нравилось то, чем я занимался в СКБ, увлекали планы будущих работ, нравился этот маленький, руководимый Софой, коллектив. Нравился руководитель этого коллектива, нравился её подход к решению инженерно-технических и организационных проблем. Нравилось, как она общается с разными людьми. Нравилась её культурная и образная речь. В общем, нравилось мне там работать. А когда я понял, что работа в СКБ фактически стала моей основной работой, и после разговора с душевным человеком, заместителем начальника СКБ Эдуардом Аркадьевичем Ситницким я решил перейти на работу в СКБ. Это произошло осенью 1971 года. В это же время и был формально создан отдел, состоящий из двух лабораторий, начальником одной из которых стала Д.А. Касимова, а другой — я.
В связи с переходом в СКБ вспомнился такой эпизод. Надо было определить, на какую должность меня принять на работу. Софа мне говорит примерно следующее: «Феликс, Вы кандидат (подразумевалось, что я кандидат технических наук), Вам и быть начальником отдела, а я буду начальником лаборатории. Я это предложила начальству, и оно не возражало». Я наотрез отказываюсь, так как никогда не видел себя в роли начальника такого большого образования как отдел (правда, вскоре в лаборатории стало числиться более 30 человек, а это уже небольшой отдел.. Были и другие причины для отказа, но главной была та, что будь я трижды кандидат, с большим трудом смог бы себе представить, что буду начальником над Софой. Кроме того, Софа уже три года руководила созданным её усилиями коллективом. А тут вдруг является какой-то варяг со степенью кандидата наук…
Этот эпизод очень характерен для Софы. Немного нашлось бы людей, которые добровольно захотели бы понизить себя в должности. Кроме всего прочего, начальник лаборатории, а не начальник отдела — это существенно меньшая зарплата, а деньги, как известно, всем нужны, и Софа в этом смысле не была исключением, тем более на её иждивении находились мать и двухлетний сын. Я хочу подчеркнуть, что это было её собственное, полностью добровольное решение. Никто её к этому не принуждал, так как она принималась на работу как начальник будущего программистского отдела, который ей предстояло создать, что называется, «с нуля» и который к моменту моего прихода фактически уже существовал и прекрасно работал. Просто она считала, что так было бы правильнее.
У неё было удивительное свойство, которое я не встречал ни в одном начальнике. Она считала, что со своим начальством можно — а иногда и нужно — ругаться, а вот с подчинёнными надо стараться этого не делать. Я не раз слышал, как она повышала голос на Ситницкого или Лосева (тоже зам. начальника СКБ), но ни разу не присутствовал при том, чтобы она разговаривала на повышенных тонах с подчинёнными. Она была прекрасным, душевным человеком. С ней было приятно работать.
Мне нравились сотрудники нашей лаборатории. Почти все они были молодыми специалистами, выпускниками КГУ и КАИ. Отбирали будущих сотрудников очень тщательно, учитывали как оценки, так и человеческие качества. Я считал, что если в коллективе есть 20–30% толковых программистов, это уже очень хорошо. У нас же этот процент был гораздо выше. Отношение сотрудников друг к другу было благожелательным. Каких-либо склок в лаборатории практически не было. Во всяком случае, они до меня не доходили. Очень редко появлялись новые сотрудники, отличающиеся в худшую сторону от остальных, какое-то время работали, но вскоре сами исчезали, видимо, поняв, что попали куда-то не туда. Работа меня очень увлекала. Одно время я даже расстраивался, когда узнавал, что ближайшая суббота не будет рабочей. Сотрудники меня не понимали, сейчас и мне такое рвение кажется странным.
Были моменты, о которых помнится до сих пор. Например, если какого-то ценного сотрудника военкомат хотел забрать в армию, то начальству удавалось договориться с военкомом об отсрочке или о том, чтобы тот вообще забыл о существовании такого человека, в обмен на необходимые военкомату материальные ценности: стулья или что-то в этом роде. Или как-то нужно было несколько человек из лаборатории послать в командировку за границу (конечно, в одну из дружественных социалистических стран). Позвонил работник отдела кадров и попросил назвать по телефону возможных кандидатов. В числе прочих я назвал Фишмана. Он тут же сказал, что Фишмана нельзя. Я спрашиваю: «Почему?» Он отвечает прямым текстом: «Потому, что он еврей» Меня поначалу удивила такая бойкость, но вскоре я узнал, что звонивший — сам еврей. Он наверняка знал, что я тоже еврей, и решил не церемониться.
Было два случая, из-за которых мне и тогда было стыдно и до сих пор я чувствую неловкость, и потому, видимо, они так надолго запомнились. Первый был связан с Юлей Шарафи, второй — с Аллой Багавеевой.
Наша лаборатория боролась за звание лаборатории коммунистического труда. Чтобы получить это звание, в лаборатории должно было быть не меньше какого-то количества ударников коммунистического труда, а, может быть, все должны были быть такими, не помню. А Юля не хотела становиться ударником. Я уговаривал её, объяснял, что если лаборатория станет коммунистической, то лаборатория может получить премию. Но она не хотела и никакие уговоры не помогали. Видимо, она решила в эти игры не играть. Я их тоже не любил и про себя считал, что поступает она правильно, но сказать ей об этом не смог, то ли положение не позволяло, то ли боялся, что начальство узнает, что я потворствую саботажу такого важного политического мероприятия, как движение коммунистического труда.
А с Аллой было вот что. Она должна была что-то сделать, но делать это почему-то не хотела. Подошла ко мне и говорит, что делать она это не хочет. Я ей пытался объяснить, что делать это нужно и что она сможет это сделать хорошо. Разговор был очень содержательным: я её убеждал, а она с моими доводами не соглашалась. В конце концов, мне это надоело, и на очередной вопрос: «Почему я это должна делать?», ответил: «Потому, что я так сказал.» На такое возразить было трудно, и она ушла. А мне было стыдно.
В конце 1963 года после окончания аспирантуры я вернулся из Москвы в Казань и стал работать преподавателем на кафедре ЭВМ Казанского авиационного института (КАИ). Не могу сказать, что преподавательская работа мне очень нравилась. Я всегда предпочитал работать головой и руками, а не учить. Тем более, когда нужно было учить одновременно по 40–50 человек, а то и больше, и возможность узнать, чему ты их научил, появлялась только через 4 месяца на экзамене. Но всё-таки была какая-то научная работа, большой отпуск, в общем, жить было можно.
В 68-м году через мою жену Иру узнал, что со мной хочет поговорить Софья Давидовна Тартаковская, недавно начавшая работать в СКБ. До этого она работала в Новосибирском Академгородке. Она должна была организовать в составе СКБ направление программного обеспечения ЭВМ.
После нескольких минут общения, я увидел, что имею дело с умным и интеллигентным человеком. О чём мы тогда говорили, не помню, но вскоре после этого я и ещё два преподавателя с нашей кафедры — В.И. Медведев и Д.Г. Хохлов — стали активно сотрудничать с Софой (Так Софья Давидовна представилась мне при нашем знакомстве, я ей — Феликсом, и так — по именам — мы обращались друг к другу в дальнейшем.) Отдела тогда никакого не было. Была Софа, Дина Арифовна Касимова (они были знакомы со времени учёбы в университете) и ещё несколько человек, в основном, молодых специалистов, только что окончивших Казанский государственный университет (КГУ). Это были первые сотрудники будущего отдела № 8.
Такое положение, когда основным местом работы был институт, а СКБ — местом работы по совместительству, продолжалось в течение двух с половиной лет. Мне нравилось то, чем я занимался в СКБ, увлекали планы будущих работ, нравился этот маленький, руководимый Софой, коллектив. Нравился руководитель этого коллектива, нравился её подход к решению инженерно-технических и организационных проблем. Нравилось, как она общается с разными людьми. Нравилась её культурная и образная речь. В общем, нравилось мне там работать. А когда я понял, что работа в СКБ фактически стала моей основной работой, и после разговора с душевным человеком, заместителем начальника СКБ Эдуардом Аркадьевичем Ситницким я решил перейти на работу в СКБ. Это произошло осенью 1971 года. В это же время и был формально создан отдел, состоящий из двух лабораторий, начальником одной из которых стала Д.А. Касимова, а другой — я.
В связи с переходом в СКБ вспомнился такой эпизод. Надо было определить, на какую должность меня принять на работу. Софа мне говорит примерно следующее: «Феликс, Вы кандидат (подразумевалось, что я кандидат технических наук), Вам и быть начальником отдела, а я буду начальником лаборатории. Я это предложила начальству, и оно не возражало». Я наотрез отказываюсь, так как никогда не видел себя в роли начальника такого большого образования как отдел (правда, вскоре в лаборатории стало числиться более 30 человек, а это уже небольшой отдел.. Были и другие причины для отказа, но главной была та, что будь я трижды кандидат, с большим трудом смог бы себе представить, что буду начальником над Софой. Кроме того, Софа уже три года руководила созданным её усилиями коллективом. А тут вдруг является какой-то варяг со степенью кандидата наук…
Этот эпизод очень характерен для Софы. Немного нашлось бы людей, которые добровольно захотели бы понизить себя в должности. Кроме всего прочего, начальник лаборатории, а не начальник отдела — это существенно меньшая зарплата, а деньги, как известно, всем нужны, и Софа в этом смысле не была исключением, тем более на её иждивении находились мать и двухлетний сын. Я хочу подчеркнуть, что это было её собственное, полностью добровольное решение. Никто её к этому не принуждал, так как она принималась на работу как начальник будущего программистского отдела, который ей предстояло создать, что называется, «с нуля» и который к моменту моего прихода фактически уже существовал и прекрасно работал. Просто она считала, что так было бы правильнее.
У неё было удивительное свойство, которое я не встречал ни в одном начальнике. Она считала, что со своим начальством можно — а иногда и нужно — ругаться, а вот с подчинёнными надо стараться этого не делать. Я не раз слышал, как она повышала голос на Ситницкого или Лосева (тоже зам. начальника СКБ), но ни разу не присутствовал при том, чтобы она разговаривала на повышенных тонах с подчинёнными. Она была прекрасным, душевным человеком. С ней было приятно работать.
Мне нравились сотрудники нашей лаборатории. Почти все они были молодыми специалистами, выпускниками КГУ и КАИ. Отбирали будущих сотрудников очень тщательно, учитывали как оценки, так и человеческие качества. Я считал, что если в коллективе есть 20–30% толковых программистов, это уже очень хорошо. У нас же этот процент был гораздо выше. Отношение сотрудников друг к другу было благожелательным. Каких-либо склок в лаборатории практически не было. Во всяком случае, они до меня не доходили. Очень редко появлялись новые сотрудники, отличающиеся в худшую сторону от остальных, какое-то время работали, но вскоре сами исчезали, видимо, поняв, что попали куда-то не туда. Работа меня очень увлекала. Одно время я даже расстраивался, когда узнавал, что ближайшая суббота не будет рабочей. Сотрудники меня не понимали, сейчас и мне такое рвение кажется странным.
Были моменты, о которых помнится до сих пор. Например, если какого-то ценного сотрудника военкомат хотел забрать в армию, то начальству удавалось договориться с военкомом об отсрочке или о том, чтобы тот вообще забыл о существовании такого человека, в обмен на необходимые военкомату материальные ценности: стулья или что-то в этом роде. Или как-то нужно было несколько человек из лаборатории послать в командировку за границу (конечно, в одну из дружественных социалистических стран). Позвонил работник отдела кадров и попросил назвать по телефону возможных кандидатов. В числе прочих я назвал Фишмана. Он тут же сказал, что Фишмана нельзя. Я спрашиваю: «Почему?» Он отвечает прямым текстом: «Потому, что он еврей» Меня поначалу удивила такая бойкость, но вскоре я узнал, что звонивший — сам еврей. Он наверняка знал, что я тоже еврей, и решил не церемониться.
Было два случая, из-за которых мне и тогда было стыдно и до сих пор я чувствую неловкость, и потому, видимо, они так надолго запомнились. Первый был связан с Юлей Шарафи, второй — с Аллой Багавеевой.
Наша лаборатория боролась за звание лаборатории коммунистического труда. Чтобы получить это звание, в лаборатории должно было быть не меньше какого-то количества ударников коммунистического труда, а, может быть, все должны были быть такими, не помню. А Юля не хотела становиться ударником. Я уговаривал её, объяснял, что если лаборатория станет коммунистической, то лаборатория может получить премию. Но она не хотела и никакие уговоры не помогали. Видимо, она решила в эти игры не играть. Я их тоже не любил и про себя считал, что поступает она правильно, но сказать ей об этом не смог, то ли положение не позволяло, то ли боялся, что начальство узнает, что я потворствую саботажу такого важного политического мероприятия, как движение коммунистического труда.
А с Аллой было вот что. Она должна была что-то сделать, но делать это почему-то не хотела. Подошла ко мне и говорит, что делать она это не хочет. Я ей пытался объяснить, что делать это нужно и что она сможет это сделать хорошо. Разговор был очень содержательным: я её убеждал, а она с моими доводами не соглашалась. В конце концов, мне это надоело, и на очередной вопрос: «Почему я это должна делать?», ответил: «Потому, что я так сказал.» На такое возразить было трудно, и она ушла. А мне было стыдно.
Комментариев нет:
Отправить комментарий